Атомная Энергетика РФ. Сергей Переслегин

В последнее время мы часто говорили с вами об энергетике, и в том числе бы об атомной энергетике, зелёной энергетике, и вот, насколько понимаю, снова как ответ на наше обсуждение появилось несколько новостей об атомной отрасли Российской Федерации. Можете вы немножко прокомментировать?

СБ: Да у нас неожиданно, почти одновременно, да в общем-то одновременно, две очень хорошие новости.

Первая новость заключается в том, что началась последняя стадия испытаниям МОКС-топлива на БН-800. Напомню, БН-800 – реактор на Белоярской АЭС на быстрых нейтронах, а МОКС-топливо – это оксиды металлов. Имеется в виду, что это не только уран, это оксиды плутония, оксиды других трансуранов. И использование МОКС-топлива в качестве ТВЭЛов очень важный шаг на пути переработки отработанного ядерного топлива. На самом деле, один из ключевых шагов. В некотором плане, когда мы об этом говорили в Росатоме, я ещё там работал в районе 2005-2006 года, это воспринималось как некий Святой Грааль – вот там, где-то далеко впереди, мы сможем загружать сборки МОКС-топлива. Так вот, сборки загрузили, МОКС-топливо испытывается в работающем на полную мощность реакторе. Это означает, что все исследования проведены и идёт уже разговор о лицензировании. А это означает, во-первых, зелёную дорогу реактору БНК, это БН коммерческий, он же БН-1200. Между прочим, это будет первый в мире реактор на быстрых нейтронах большой мощности. Но, впрочем, по отношению к тому, что есть в мире, даже БН-600, построенный в 1984 году в Советском Союзе, был очень большой мощности. Но БН-1200 это первый реактор на быстрых нейтронах, который не просто энергетически, который коммерчески соответствует стандартному атомному реактору на медленных нейтронах. Понятно, что чем больше мощность, тем больше коммерческий эффект. Так вот, уже сказано, что БН-1200 будет целиком проектироваться под МОКС-топливо. И это вторая важнейшая, интереснейшая новость.

Третья новость – у нас закончено лицензирование реактора БРЕСТ-300. БРЕСТ-300 – это моя глубокая мечта в атомной энергетике. Это реактор на быстрых нейтронах со свинцовым теплоносителем. Ну, грубо говоря, фактически реактор плавает, вернее находится внизу большой ванны и жидкого свинца, которой потихонечку кипит и передаёт тепло. И это считается по очевидным причинам самым безопасным реактором. Но легко понять, что если с ним что-нибудь происходит, то первое, что случается – он оказывается залитым толстым слоем свинца. Так вот, этот реактор лицензирован. Вот-вот начнётся его строительство, насколько я понимаю под Красноярском. Но главное даже не это. Интересен не сам по себе ректор. Зачем вообще нужны реакторы на быстрых нейтронах? Да они лучше, да они экономичны, но главное не в этом. Реакторы на быстрых нейтронах могут работать в режиме размножителей, то есть они могут производить расщепляющиеся вещество. Они могут использовать, соответственно, отработанное ядерное топливо, с одной стороны, и природный уран, с другой стороны, чтобы получать расщепляющиеся элементы.

Первое, что это даёт. Ну, урана-235, который является стартовым моментом для любого реактора, его, в общем-то, в мире довольно мало и он довольно давно и широко используется, поэтому в массе обеднённого урана, где 235-го урана уже и нет. Рано или поздно, в общем, кончится, конечно, не кончишь, но может стать довольно дорогими. Кто-то из великих физиков-реакторщиков, сейчас просто не вспомню кто, сказал такую фразу: «Вообще-то мы атомные электростанции делаем так – мы топим спичками. Вместо того, чтобы спичкой поджигать бревно, мы кидаем много спичек и поджигаем. Да, спички отлично горят, но рано или поздно кончиться». Так вот, реактор на быстрых нейтронах не топят спичками. Это очень существенный момент.

Второй момент. Реактор на быстрых нейтронах позволяет разобраться с проблемой отработанного ядерного топлива, которого много и которое в этом случае будут постоянно идти в новое и новое обращение. А самое важное, что технология БРЕСТа, свинцовая технология, единственная которая позволяет переработку проводить на самой станция. То есть нет варианта – поставили станцию, она сколько-то проработала забрали ТВЭЛы, охладили, перевезли на завод, переработали, повезли обратно на станцию. Здесь вся переработка осуществляется на одной станции. Это называется пристанционный цикл. И только на сегодняшний день в мире, но вообще на сегодняшний день в мире никто даже не пытался этого сделать, но БРЕСТ это, в принципе, умеет. Так вот, для меня самым существенным моментом было в новости не то, что они делают БРЕСТ, хотя это интересно и важно, а то, что они с самого начала лицензировали пристанционный цикл переработки. Если это удастся сделать – ну, чётко мы вступим в новый этап развития атомной энергетики. Совершенно другой. И это будет другой атом.

Наталья : Сергей Борисович, ну вот уже несколько раз обсуждали с вами разные структуры в Российской Федерации, Роскосмоса, Фонда национального благосостояния, которые, в принципе, не имеет никакой стратегии, действуют тактически, действует не так хорошо, как их конкуренты и так далее. Росатом на этом фоне выглядит островком технологического и организационного оптимизма. Почему так получилось на Ваш взгляд?

СБ: Я улыбаюсь, потому что много ответов и каждый из них правильный. Начнём с первого ответа. Росатом не забыл свою историю. Это важно. Сейчас, наверное, люди, которые знали Лаврентия Павловича Берию уже почти ушли, но в 2005-2006 году их было ещё достаточно много и неуважительное отношение к нему среди инженеров и физиков Росатома, мягко выражаясь, было не распространено. А у Лаврентия Павловича была масса недостатков. Но он был стратег и умел решать проблемы: «Если два коммуниста не могут договориться по вопросу имеющим оборонное значение, один из них – враг. У меня сейчас нет времени выяснять, кто из вас враг. На обратном пути я вернусь, когда я вернусь, надеюсь, вы придёте к общему мнению». Он умел проводить согласование. И опыт работы, когда согласования проводятся быстро и чётко, я видел сам своими глазами на многих совещаниях. Вы же понимаете, это классические совещания интеллигентов – все доктора, часть академики, у всех куча заслуг, все кричат, у каждого только своя позиция, а потом приходит руководитель, бьёт кулаком по столу и говорит: «В вашей галиматье услышал две идеи, твою и твою. Вы остаётесь, остальные вон отсюда, – и к вечеру готов проект, и с ним уже никто не спорит. Это прошлое.

Второй момент. По разным причинам это связано, между прочим, и с нашими друзьями-методологами, в том числе с Петром Георгиевичем Щедровицким, который много проработал, с Сергеем Владиленовичем Кириенко, который очень много проработал. Они привили Росатому вкус к стратегированию и к тому, что стратегия – это не документ, на котором написано слово «стратегия», а это ставка, понимание чего мы хотим сделать и ресурсы, которые для этого выделяются, кроме того, ещё и понимание того, что в основе любой стратегия лежат определённые инфраструктуры и нельзя пытаться работать по вершкам, если у тебя нет корня. В какой-то момент они это поняли и за поколение это вошло в плоти в кровь. И если все остальные в менеджерской парадигме кричат – нам нужно сократить исследования, нам нужно сократить то-сё,– они говорят наоборот – у нас масса заказов, у нас есть возможности, поэтому мы должны сделать собственный станочный парк, собственные алгоритмы, а по быстрым реакторам все алгоритмы у нас собственные, потому что их на Западе сейчас нет, и это будет, между прочим, золотое дно через некоторое время. И все вот это уже стало понятно. В своё время был большой спор, и был очень интересный момент, когда ещё казалось, что Росатом, он самый слабый среди четырёх конкурентов, где Арева, Тошиба и Вестингахауз, тогда ещё даже, по-моему, Митсубиши оставался, и, конечно же, все это работало. Было сказано – Мы же не можем быть с ними конкурентоспособными, нам нужно тащить на себе кучу балласта, у нас одних институтов под 40, – и был дан ответ, что, если мы правильно разыграем свои карты, вот там будет противоположенный разговор – Но как мы можем их догнать? У них одних институтов 40, а у нас что? Одни менеджеры, – и они сохранили институты. Это второй ответ.

Третий ответ. Так уж получилось, что в ряде проведённых игр, – их проводили и в Москве, и в самом Росатоме, в Димитровграде, в ходе форсайта Росатома, – люди придумали, создали, спроектировали документ под названием «Прорыв», и они его начали реализовывать. Он существует, казалось, совершенно фантастическим, даже в некотором плане многие его считали коммерчески и организационно идиотским, но он уже идёт, он уже работает, и это двигается вперёд медленнее, чем хотелось бы, но двигается. Ну и, конечно же, последний момент тоже нужно иметь ввиду. Росатому помогли неудачи противников, в частности Аривы, того же Тошиба и Вестингауза, которые, попросту говоря, в новых сложных условиях не смогли найти своего места. Я о них сейчас мог бы сказать ровно то же самое, что я говорил про Фонд национального благосостояния и наш Роскосмос. Они пытаются выживать, не имея стратегии, и теряют позицию за позицией. Росатом в очередной раз доказал нам простую вещь – даже плохой план, а я, кстати, не говорил, что их план плохой, но даже плохой план намного лучше, чем отсутствие всякого плана. А у них есть план и неплохой. И они двигаются вперёд. Они могут не успеть к общей катастрофе, но имея ввиду, что современные станции строятся на шестьдесят-сто лет, можно рассчитывать, что масштабы катастрофы они сильно уменьшит.

Наталья : Что ж, желаем всем наличие плана! Спасибо, Сергей Борисович!

P.S. Для любителей видеоконтента, добро пожаловать на Социософт.ТВ

Больше интересных статей здесь: Успех.

Источник статьи: Атомная Энергетика РФ. Сергей Переслегин.

• ЗАКОН ,КОТОРЫЙ ЗНАЮТ ВСЕ БОГАТЫЕ ЛЮДИ
• 3 инструмента эффективной постановки целей на год! Даю пошаговый план действий.